1

Как я вижу ситуацию

Я уже говорил с несколькими сотнями тысяч человек по всему миру и всех их увлек мечтой. Ногами я стоял на земле, и только мой взгляд устремлялся ввысь, сквозь возмущение и смятение. Я познал все города, потому что обошел их, осмотрел, познакомился с ними. Я слышал отчеты, жалобы, отчаянные признания. Повсюду мне говорили: «Надежды выбраться нет, надо худо-бедно… приспосабливаться к худшему».

В ответ я мог сказать лишь общие слова, назидательные, если хотите. Но всегда без исключения я мог предложить хирургическую операцию: четкую, местную, своеобразную, которая дала бы оценку устаревшему прошлому и открыла бы дверь в новые времена.

Моя жизнь, благодаря присущей мне охоте к перемене мест и по природе моего характера и происхождения, позволяет мне быть достаточно близким идее, восходящей к безопасности в человеческом плане, вне рамок слишком строгого регионализма. С годами я всё больше ощущаю себя человеком мира, однако с прочной привязкой к Средиземноморью, этому королевству форм в лучах света. Я нахожусь во власти императивов гармонии, красоты, формы. Я получил в наследство от своих предков постоянство одного факта: свободу мысли и незаинтересованность в материальных благах. Свободную мысль, которую постоянно влечет за пределы кочующих явлений.

Во второй части этой книги – она будет всего лишь свидетельством, на которое, надеюсь, я смогу ссылаться, чтобы говорить о сегодняшнем движении жестокости, – я сделаю всё возможное, чтобы избежать понятий «Франция», «Германия», «Америка», «СССР» и т. д. Эти понятия могут содержать в себе благородство, величие, любовь: любовь к тому, что мы знаем, к тому, что можно увидеть и схватить, к тому, кто мы есть, даже лучше: к тому, кем должны бы быть. Понятия глубоко естественные, если они представляют собой выражение чувства семьи во всех доступных ему широких пределах. Но понятия, которые искажаются и окружают себя пушками и штыками, едва то, чему следовало бы быть неуловимым или хотя бы гибким и подвижным – граница – становится линией различий, разделения, разногласий, даже местом конфликтов, скрытым точным инструментом, вроде бойка, который безотказно поджигает порох и узаконивает войны. Понятия естественные и благородные или понятия предательские, включающие корыстные, жестокие, частные интересы, умело использующие отвратительное лицемерие. В этом я чувствую опасность, вижу возможность поддержания и дальнейшего укрепления эгоистичного «я», тщеславия, ограниченной и скупой собственности, искусственно налаженного наследства против самих законов природы: природа завершает жизнь, дивную деятельность – смертью; и ничто не подлежит передаче, кроме благородного плода наших трудов: мысли. Всё прочее исчезает, все огромные приобретения, сделанные в течение жизни. Всё разрушается, и каждому предстоит начать заново: борьбу, усилие над самим собой, личные завоевания, увлекательные и в какой-то степени бескорыстные. Смерть – это закон жизни. И в этом ее красота, ее величие, ибо в эгоистичном накопительстве нет никакого смысла. А вот печальное зрелище: вехами на этом благородном пути сделали банкноты. Его этапы отметили банковскими счетами. Накопили денег. А когда настал последний час, смерть: «Уйди, прах, отныне бесполезный скелет, в фамильный склеп или в крематорий. Завещание в сейфе, который хранит все: деньги передаются». И сдается мне, что в этом-то и заключается одна из самых больших слабостей, которой покорились люди.

Этот эгоизм, простершийся от личного к коллективному, противопоставил один народ другому, сгубил и парализовал цивилизации и ослабляет сегодня наши усилия. Сегодня отчетливее, чем когда-либо, понятно, что мысль выряжена в тесную униформу. То, что некогда существовало, – во времена «всемирной», потому что границ не было, цивилизации – закон движения солнца, и закон течения рек, и закон загадочных судеб, всё стало маркировкой по закону комиссариата полиции: национальность прежде всего. А поскольку интересы здесь враждебные, а там совпадающие, суждение может быть черным или белым. Так были возведены барьеры на пути естественного движения человеческих трудов, каковые развиваются соответственно непостижимым причинам на земном шаре, где всё является (или должно являться) непрерывным, сопредельным, сквозным, растяжимым, «сочувственным», а не наоборот.

Внимательно прислушайтесь, например, к «возвышенным» спорам, затеянным по случаю столетия Гёте во Франкфурте, в детище Лиги Наций, Международном институте интеллектуального сотрудничества. Англичанин превозносит Шекспира; француз – Рабле или Бальзака; итальянец в ответ предлагает Данте или Микеланджело; испанец – Сервантеса. Каждый проявляет настойчивость, заодно Гёте получает свою щедрую долю комплиментов (кстати, порой эти дифирамбы звучат комически, когда оратор старается дать слушателям понять, что он осознал величие Гете и приблизился к нему). Перепалки, стычки; все при деле. Но вот все сходятся на Магомете, потому что он принадлежит нации, которая еще никак не представлена в этом органе высокой культуры; он не относится ни к одной из наций – «участниц», он вне «я» и «меня», возникающих на всех поворотах дискуссии.

Когда соборы были белыми, все национальности объединяла общая идея: над всем главенствовало христианство. Еще до начала повсеместного возведения сводов новой цивилизации, единый порыв уже собрал воедино народы новой эры и полным превратностей путем повел их в Иерусалим, где находилась гробница всеобщей идеи, любви.

Вот и я хотел бы оказаться здесь не кем иным, как одним из тех, кто пытается отыскать дорогу к «созидательному», подготовить наступление «завтра»; одним из тех, кто с интересом всматривается в добро, с хладнокровием – в зло и кто, несмотря ни на что, позволяет своему носу – этому тонкому нюхательному инструменту, который боги поместили нам на лицо, дабы дать нам возможность пустить в ход накопленные инстинктом силы – вести себя к чему-то полезному. Этот инстинкт тоже представляет собой личный «дар», которым мы обязаны судьбе, совокупности неисчислимых осознанных или бессознательных знаний, накопленных бдительным рассудком.

2

Причина поездки

На третий день моего пребывания в Америке меня попросили выступить с заявлением в Радио-сити на студии, транслирующей свои передачи по пятидесяти каналам в США. Радио-сити – это храм техники, расположенный в одном из небоскребов Рокфеллер-центра.

Храм торжественный, облицованный темным мрамором, сверкающий ясными зеркалами, оправленными в рамы из нержавеющей стали. Тишина. Просторные коридоры и